Радуга — дочь солнца - Виктор Александрович Белугин

камнях и пела. Она только что закончила какой-то незнакомый Ивану припев и сразу же начала низким торжественным голосом:

Вы смелый знаете ль народ?

Он долго рабство нес.

Свободу он к себе зовет.

Ей в жертву кровь принес.

Только сейчас Иван понял, в чем дело. В этом месте река с обеих сторон стиснута скалами. Горы отчетливо повторяют здесь каждое громко сказанное слово. Об этом Иван знал еще мальчишкой. Но ничего подобного ему еще не приходилось слышать.

Вперед, друзья! Пусть реет знамя!

Конец былым скорбям.

Хвала бойцам, в груди их пламя,

Близка победа нам!

Казалось, где-то вверху играет огромный невидимый оркестр. Мощные звуки, опережая друг друга, то затихая, то усиливаясь, беспрерывно гремели над рекой. Вот они отдалились, и вместо них понеслись новые:

Свободы час,

Свободы час,

Свободы час

Придет для нас!

Это был призыв радости и страсти. Эхо повторяло каждое слово, усиливая его в сотни раз. Такого, видимо, не ожидала и сама Марина. Окончив песню, она долго стояла, прислушиваясь. Иван тоже слушал. Широкими перекатами песня неслась над горами, отдаляясь и постепенно затихая. Но Ивану казалось, что она только улетает дальше, чтобы слышал ее весь мир. Когда последний звук замер вверху, очень далеко, где-то у самого солнца, Марина посмотрела на застывшего у воды Ивана и подбежала к нему.

— Это гимн буров, — сказала она, отвечая на его вопросительный взгляд.

— Гимн? — переспросил Иван.

— Да, его пели буры перед сражениями вместо молитвы.

Они отошли от воды и устроились под скалой, у глубокой расщелины, на дне которой звенел ручей.

— Буры — это народ такой, — продолжала Марина. — Живут они в Африке. Они воевали с англичанами, хотели свободу себе завоевать и независимую жизнь.

— Выходит, они тоже за мировую революцию?

— Кого угнетают — все за революцию.

Замолчали. Внизу по камням прыгал ручей. Из расщелины тянуло прохладой. Иван задумчиво заговорил:

— Наверное, как и мы, мучились, голодали, ждали свободу. Недаром ведь песню об этом сложили. — Опять наступила пауза. — Может, и любили тоже.

Марина живо обернулась к нему:

— Почему тоже?

Тогда он сказал злым срывающимся голосом:

— Неужели не видишь, что я люблю тебя черт знает как?

— Вижу, — тихо сказала Марина.

— И что же? Не по купцу товар?

У нее на щеках заиграл румянец:

— Нет, не отказываюсь.

Иван придвинулся и молча с неуклюжей нежностью обнял девушку. Крепко прижал к себе. Марине стало трудно дышать. Она осторожно освободилась от его рук.

— Когда же? — глухо спросил он.

— Вернусь, вся твоя буду. Я уезжаю на бронепоезде. — И, словно оправдываясь, добавила: — Надо же кому-нибудь наблюдать, как покажет себя наша броня под обстрелом.

— Значит, разлука.

Она молча кивнула. Иван все-таки обнял ее, и так они сидели сами не зная сколько времени. Солнце поднялось вровень с соснами. Его лучи уперлись в противоположный берег и осветили половину реки. Отчетливо стали видны глубокие трещины на старом утесе.

На заводе резким пронзительным голосом запел гудок. Откуда-то набежал ветер и зарябил воду на середине реки. Над головой зашумели сосны. Марина, опираясь на плечи Ивана, встала и потянула его за руку:

— Идем, мне еще собираться надо.

4

Последний оратор спустился с деревянной, уже расшатанной трибуны. Закончился прощальный митинг. От имени моряков, уезжающих на фронт, выступил Федор Чернега. Он вразвалку прошел к трибуне, ловко, как по корабельному трапу, взбежал по жидкой лесенке. Деревянная кобура с тяжелым маузером била его по ногам. Взявшись за перила, он несколько мгновений стоял молча, разглядывая длинное стальное тело бронепоезда. Вокруг трибуны и дальше по всему заводскому двору над тысячеголовой толпой колыхались знамена. Моряки ровной шеренгой выстроились вдоль бронепоезда. На бронзовых лицах непоколебимое спокойствие. За спинами — черные ленты с якорями. Карабины у ноги.

Федор Чернега огляделся кругом, снял фуражку:

— Спасибо, братишки! За нас не беспокойтесь, не подведем.

На этом и закончилась его речь. Надел фуражку, посмотрел еще раз кругом и пошел вниз. А вскоре опять послышался его зычный голос:

— По ваго-о-о-нам!

Дрогнула и расплылась матросская шеренга. Паровоз запыхтел сильнее. Из трубы его повалил черный дым. На гладком стальном боку был выведен краской номер бронепоезда и крупными буквами наискось горела надпись: «Разящий». Так после долгих споров решили назвать бронепоезд. Название придумал Чернега. Возражений не было.

— Лучше и не придумаешь. Коротко и как раз то, что надо.

Настала минута прощания. Командир на ходу пожимал руки всем, кто мог до него дотянуться. Паровоз дал длинный призывный свисток. А Иван Краюхин все еще не решался отпустить Марину. Он держал ее за руки, неотрывно смотрел в лицо влюбленным тревожным взглядом. Она казалась ему маленькой и беззащитной, хотя у нее на поясе и висел крошечный браунинг — подарок чекиста Круглова. Невозможно было представить ее, хрупкую и нежную, по ту сторону леса, где все чаще и продолжительнее гремит артиллерийская канонада. Но она едет именно туда, она будет там сегодня же, через несколько часов. Вот уже пытается освободить руки. Сейчас уйдет.

Марина обняла его за шею, поцеловала несколько раз подряд. И не успел Иван опомниться, как она уже была у бронепоезда.

Паровоз загудел во второй раз и медленно тронулся. Провожающие бежали по обе стороны полотна. Кричали «ура», махали шапками.

У самых ворот бронепоезд заскрипел тормозами и резко остановился. Бросились вперед — узнавать, в чем дело. Закованный в броню паровоз сильно раздался в плечах и не проходил в ворота. Мешала широкая полосатая будка стражника, стоявшая здесь с основания завода. Паровоз стоял у этой преграды и сердито сопел. Тимофей Реудов, высунувшись из окна, недовольно оглядывался по сторонам, ища глазами кого-нибудь из начальства. Подбежавшие рабочие замахали на него руками:

— Да круши ее, окаянную! Чего смотришь!

Тимофей крепко взялся за рычаги:

— Ну, господи, благослови!

Паровоз дернулся, ударил стальным плечом в деревянный угол. Будка вздрогнула, затрещала и повалилась под колеса. Там ее чем-то ударило и подбросило вверх. Затрещали доски. Полетели щепки. Рухнул последний мрачный символ французского засилья. Гнилой прах вился над грудой обломков.

Бронепоезд набирал ход. Все чаще стучали колеса на стыках.

«Иду-у-у-у!» — кричал паровоз.

Сквозь дым виднелось трепещущее красное полотнище.

Иван стоял за воротами и смотрел вслед уходящему бронепоезду. К нему подошел Афоня. Последний вагон скрылся за поворотом, и только рельсы еще мерно подрагивали. Иван повернулся и крепко обнял старика за плечи:

— Ну, Афонюшка, пора и нам!

Афоня вскинул голову и